Полный текст эксклюзивного интервью президента Сирии Башара Асада агентству РИА Новости

Президент Сирии Башар Асад рассказал в эксклюзивном интервью РИА Новости о своих оценках женевских переговоров, планах в военной и политической сферах, своём видении мирного урегулирования и политического перехода в стране. Среди других тем, которые были затронуты в ходе его беседы в Дамаске с генеральным директором МИА «Россия сегодня» Дмитрием Киселёвым, — российско-сирийское сотрудничество в различных сферах, оценка роли России в борьбе с терроризмом.

— Освобождение Пальмиры, безусловно, мировая новость, и, по моему мнению, ещё не до конца осознанная. Важно, что это произошло после вывода основной части российских ВКС из страны. Как это происходило и на какие другие города армия планирует пойти?

— Пока эту новость не усвоили. На самом деле некоторые в мире её осознали, но не хотят верить. Прошло два дня после освобождения Пальмиры, а ряд стран, предположительно вовлечённых в борьбу с терроризмом или являющихся частью международной американской коалиции, ещё не объявили свою оценку. Я хочу быть ясным — режимы во Франции в Великобритании, мы от них не слышали никакого комментария.

На это есть причины: во-первых, оккупация Пальмиры террористами около года назад стала свидетельством провала коалиции, отсутствия серьёзности в борьбе с терроризмом, особенно в борьбе с ИГ («Исламское государство», организация запрещена в РФ. — ред.). Освобождение Пальмиры также происходило при поддержке России, это другой момент, показывающий их несерьёзность.

Как мы этого добились? Очень просто. Во-первых, у нас было желание очистить Сирию полностью от террористов, это даже не обсуждается. Нет никаких вариантов защитить Сирию, кроме как бороться с терроризмом. Конечно, политический процесс тоже, но борьба с терроризмом — это основное. И у нас есть такая воля, у сирийского народа есть такая воля, сирийская армия настроена освободить каждый регион, нас при этом поддерживают друзья — российская поддержка была основной и действенной в достижении этих результатов, поддержка наших друзей в Иране также, «Хезболла», других групп в Сирии, которые сражаются вместе с армией.

Конечно, после освобождения Пальмиры нужно двигаться в ближайшие районы, которые ведут к восточным частям страны, например Дейр-эз-Зору. В то же время нужно начать работу в направлении Ракки, которая является сейчас главным оплотом ИГ.

— Господин президент! У Сирии очень богатая история. Как вы видите свою роль в истории вашей страны, как она, на ваш взгляд, будет оценена в будущем со стороны историков?

— Согласно историкам и объективности… Мы знаем, что история часто пишется неправильно и фальсифицируется. Но если предположим, что производимая оценка объективна и написанное правдиво, то могу сказать, что лучше всего смогут оценить историки и сирийский народ. Я не могу дать оценку самому себе, но могу пожелать, скажем, чтобы я оказался первым в ряду тех, кто сохранил страну перед лицом террористической агрессии, сопровождавшейся зверствами по сути и по форме, о которой не слышали на протяжении прошлых десятилетий, а может, и прошлых веков.

Во-вторых, человеком, который сохранил регион, исходя из того, что Сирия является ключевым государством в этом регионе. И если бы это государство распалось и случилась анархия, то это затронуло бы и весь наш регион, это определённо. Вот таким бы я пожелал войти в историю.

— То, что происходит сейчас в Сирии, бесспорно, по большей части влияет на весь мир. Какой совет вы дали бы главе государства, если бы оно оказалось в таком же положение, что и Сирия сегодня?

— Во-первых, я бы не желал ни одному государству, ни одному народу пройти через то, что прошла Сирия. Нам пришлось пройти нечеловеческие испытания. Однако мы живём в мире, в котором сегодня нет ни международного права, ни морали в политике. Что угодно может случиться в любом месте планеты. Но что я хочу сказать, исходя из нашего опыта в Сирии, это, во-первых, что любое проявление фанатизма, будь то религиозного, политического или одержимости какой-либо идеей, разрушительно для общества. Необходимо избегать фанатизма на пути построения обществ, это долг государства, а также обязанность всех существующих элементов этого общества и обязанность каждого гражданина. Другой момент — если случится этот либо другой кризис в какой-либо из стран, первым делом любой государственный деятель должен знать, что защитником страны является народ. И при выборе плана действий для разрешения кризиса необходимо, чтобы он отвечал обычаям и традициям народа, его истории, его насущным чаяниям. Решение не может приходить из-за рубежа. К тебе из-за рубежа на помощь могут прийти друзья, как случилось сегодня: из России и Ирана. Но если нет внутренней воли и добрых отношений между народом и государством, невозможно найти решение.

Самый важный урок, который мы выучили, но полагаю, что мы знаем его давно, это то, что Запад нечестен. Западные страны не искренни. Они проводят политику, далёкую от принципов, от международного права и ООН. На Запад нельзя полагаться при решении любой проблемы. Чем лучше у тебя друзья, тем быстрее и с наименьшими потерями достигается решение. Поэтому каждому государственному деятелю нужно уметь выбирать дружественные государства, которые будут с ним в период кризиса.

— Рано или поздно война закончится. Однако страна может выйти из неё по-разному, изменённая и уже не будет такой, как прежде. Какой будет Сирия после войны? Какой вы хотите ее видеть?

— Я считаю, что перемены, о которых вы говорите, начались в течение нескольких последних лет. Вначале война стала ударом для большого числа сирийцев и повела их в очень опасных направлениях из-за СМИ, которые придумывали истории, и из-за неспособности осознать действительность, которая была туманной. Сегодня картинка ясная, и я считаю, что изменение, которое произошло, происходит из идеи, о которой я только что упоминал, — о том, что в первую очередь фанатизм невозможен в такой разнообразной стране, как Сирия. У нас большое разнообразие этническое, религиозное, общинное. Чтобы Сирия существовала — если мы действительно хотим, чтобы она существовала, — мы должны жить друг с другом вместе, в любви — реальной, а не притворной. Мы начинаем это замечать сейчас в сирийском обществе. Я думаю, что если мы смогли преодолеть этот кризис миром, сирийское общество станет лучше с социальной точки зрения. И Сирия сможет ещё лучше играть свою историческую роль, которая ей была присуща в этом регионе. И у этой роли, открытой для общества, будет влияние на другие народы, потому что это один регион, одни люди, схожие традиции. Мы влияем друг на друга как арабские государства, как исламские государства. В этом вопросе у Сирии должна быть очень важная роль. Что касается внутри (Сирии. — ред.), то это также будет иметь своё политическое отражение. Есть политические партии, которые будут участвовать, внутренний интерес будет главенствовать, а не ослепление Западом. Это основные темы, которые я вижу в Сирии после кризиса.

— Как политик и как человек вы каждый день наблюдаете, даже видите, как гибнут люди в вашей стране. Многие вынуждены бежать из страны, бросают свои дома. Невозможно это не пропускать через себя. Как вы на это реагируете как человек? И как вы можете нести такую важную и сложную ответственность? Что и кто вас поддерживает?

— Это совершенно верно, эту ситуацию мы переживаем ежедневно и ежечасно, когда приходит новость об убийстве невинного человека или ранении или гибели солдата в бою. Вне зависимости от того, что стало причиной гибели этого человека, ты в первую очередь должен думать, что происходит или что сейчас переживает его семья с эмоциональной точки зрения или бытовой. Или с любой другой стороны, ведь они жили с этим человеком многие годы. Эта ситуация оказывает на нас как на сирийцев ежедневное влияние, и это очень болезненно, если честно. Но когда ты находишься на ответственном посту, то приходится трансформировать эту эмоциональную сторону и эту боль в работу. Главный вопрос к ответственному лицу в данной ситуации — что ты сделаешь, как защитить того, кто не пострадал, как защитить живых, которые, может быть, в ближайшем будущем станут жертвами? Поэтому мы видим два главных момента, которые могут привести к реальным результатам в защите страны: первый — борьба с терроризмом, и это аксиома. Второй — политическая работа с целью прекратить то, что происходит в Сирии. Сюда относятся политические переговоры, с одной стороны, и переговоры с боевиками, которые хотят вернуться в лоно государства и к нормальной жизни. В этом мы серьёзно преуспели в последние два года. Остался главный вопрос в этих сложных условиях: где человеку взять силы, чтобы переносить это давление? Я говорю, что, если ты занимаешь ответственный пост, то твоя реальная сила, особенно духовная и физическая, опирается в первую очередь на народ. Однако мы как сирийцы, как чиновники или как граждане в действительности черпаем силу в семьях тех, кто погиб или был ранен в Сирии, потому что именно они заплатили самую высокую цену, но они в то же время постоянно говорят о том, что делают это ради родины. Несомненно, именно духовная сила этих семей даёт тебе силы работать и продолжать действовать ради решения проблемы.

— В настоящее время много говорят о сирийских беженцах. Большинство беженцев, направляющихся в Европу, говорят, что они сирийцы, даже пакистанцы. По оценкам властей Германии, 77% из них не имеют документов, удостоверяющих личность. Хотелось бы понять, как вы оцениваете количество беженцев, которые были вынуждены покинуть свою страну, и какова причина их бегства из Сирии? Какое количество внутренне перемещённых лиц в самой Сирии? Хотелось бы поставить точки над i в этом вопросе.

— Разумеется, точных цифр относительно числа тех, кто эмигрировал из Сирии, или тех, кто стали внутренне перемещёнными лицами, не существует. Мы можем оперировать только примерными цифрами, потому что есть люди, которые мигрируют внутри Сирии, но они не регистрируются в качестве перемещённых лиц. Эта категория направляется в те деревни Сирии, в которых у них есть родственники, и там они регистрируются в семьях, в которых останавливаются. В поисках безопасности большинство этих людей стремятся покинуть районы, которые контролируют террористы, направляясь в те места, которые находятся под контролем государства. Однако я не думаю, что проблема заключается в цифрах.

Проблема в том, что вплоть до настоящего момента многие государства не проводят серьёзной работы по решению вопроса сирийских беженцев. Эти государства имеют дело с проблемой иммиграции, как будто она касается только её внешнего аспекта. Они хотят принимать беженцев в некоторых европейских странах, предоставив им кров и помощь, возможно, они отправляют какую-то помощь внутренне перемещённым лицам в Сирии. Всё это не является решением существующей проблемы.

Терроризм — вот настоящая проблема. Мы должны бороться с ним на международном уровне, потому что терроризм касается не только Сирии. Терроризм существует в Ираке. Напрямую он поддерживается Турцией. Напрямую его поддерживает правящая королевская семья Саудовской Аравии, а также часть западных государств, особенно Франция и Великобритания. Что же касается остальных государств, то они смотрят, наблюдают. Какой-то серьёзной работы по этому вопросу с их стороны не проводится. Я думаю, что здесь сама проблема гораздо важнее, чем цифры.

— Я уверен, что вы ждете возвращения сирийцев на родину, однако это произойдёт после начала восстановления страны. У вас есть оценки масштабов разрушений и ущерба, которые понесла Сирия за последние несколько лет?

— Экономический ущерб и ущерб инфраструктуре превышают $200 млрд. Экономические вопросы можно уладить непосредственно, когда в Сирии стабилизируется обстановка. Но восстановление инфраструктуры требует длительного времени. Мы приступили к работе по её восстановлению ещё до того, как закончился кризис, чтобы по возможности смягчить влияние последствий нанесённого ущерба на сирийских граждан и уменьшить поток миграции за пределы страны. Возможно, некоторые захотят вернуться, когда увидят, что есть надежда на улучшение ситуации. Причина миграции не только в терроризме и ситуации в области безопасности. Она кроется в блокаде, в введённых против Сирии западных санкциях. Многие люди покинули безопасные районы, в которых нет терроризма, из-за уровня жизни. Граждане больше не могут обеспечивать себя всем необходимым. Так что нам как государству необходимо предпринимать шаги, хотя бы самые элементарные, для улучшения экономической ситуации и ситуации в области сферы услуг в Сирии. Это то, чем мы сейчас занимаемся в плане восстановления.

— Конечно, Сирия будет опираться на помощь международного сообщества. На чью помощь вы будете опираться в восстановлении страны и как вы представляете себе роль российских компаний и российского бизнеса?

— Процесс восстановления в любом случае выгоден тем компаниям, которые в нём участвуют, особенно если им удастся получить кредиты от тех стран, которые их поддержат. Конечно, мы ожидаем, что процесс будет опираться на три основных государства, которые поддержали Сирию во время этого кризиса, — это Россия, Китай и Иран. Но я полагаю, что многие страны, которые были против Сирии, я имею в виду в первую очередь западные страны, попытаются направить свои компании для участия в этом процессе. Однако для нас в Сирии нет никакого сомнения, что мы обратимся в первую очередь к дружественным странам. Абсолютно точно, если бы вы задали этот вопрос любому сирийскому гражданину, его ответ, политический и эмоциональный, был бы таким, что мы приветствуем в первую очередь компании из этих трёх стран и главным образом из России. Если говорить об инфраструктуре, то она охватывает, может быть, даже не десятки, а сотни различных областей и специализаций. Поэтому я думаю, что перед российскими компаниями будет очень широкое пространство для того, чтобы внести свой вклад в восстановление Сирии.

— Господин президент, перейдём к политической части. Как вы оцениваете результаты переговоров в Женеве по Сирии, которые завершились на прошлой неделе?

— Конечно, пока ещё мы не можем сказать, что на женевских переговорах что-то достигнуто, однако мы начали с основных вещей, а именно — с выработки основных принципов, на которых будут строиться переговоры, потому что любые переговоры без определенных принципов, на которые они опираются, становятся хаотичными и не могут ни к чему привести, оставляют каждой стороне возможность для проявления упорства и позволяют другим странам необъективно в них вмешиваться. Сейчас мы начали с документа о принципах. В основном мы работали с господином де Мистурой, а не с противоположной стороной, с которой будем вести переговоры. Мы продолжим обсуждение и диалог по поводу этого документа во время следующего раунда. Сейчас я могу сказать, что то, что было достигнуто в ходе предыдущего раунда, это начало выработки курса на успешные переговоры, и если мы будем продолжать этот курс, то остальные раунды будут продуктивными.

— Ещё вот о чём хотел спросить: каковы позиции, которыми будет руководствоваться Сирия во время следующего раунда переговоров? Когда будет обсуждаться так называемый политический переход? Будет подниматься тема о переходном органе власти, какова ваша точка зрения относительно механизма его формирования?

— Во-первых, что касается определения «переходный период», то такого определения не существует. Мы в Сирии полагаем, что понятие политического перехода означает переход от одной Конституции к другой, а Конституция — это то, что определяет форму необходимого политического устройства на следующем этапе. Таким образом, переходный период должен проходить при нынешней Конституции, а к новой мы перейдём после того, как за неё проголосует сирийский народ. До тех пор чем мы можем заниматься сейчас, как мы себе это представляем в Сирии, — это правительство. Эта переходная структура или переходный формат — это правительство, сформированное различными сирийскими политическими силами: оппозиционными, независимыми, нынешним правительством и другими. Главная цель этого правительства — работа над Конституцией, затем представление её сирийцам на голосование, а после — переход к новой Конституции. Ни в сирийской Конституции, ни в Конституции какой-либо другой страны в мире нет ничего, что называлось бы переходным органом власти. Это нелогично и неконституционно. Каковы полномочия этого органа? Как он будет регулировать повседневную жизнь граждан? Кто его будет оценивать? Сегодня есть Народный совет (парламент. — ред.) и Конституция, которая регулирует деятельность правительства и государства. Поэтому решение — это правительство национального единства, которое подготовит новую Конституцию.

— По поводу этого правительства хотел бы спросить: каков механизм его формирования? Кто его будет назначать? Может ли это сделать парламент, который будет избран 13 апреля? Или вы лично? Или вы разрешите международное участие в этом? Как будет сформировано правительство?

— В этом состоит цель Женевы — межсирийский диалог, в ходе которого мы согласуем формат этого правительства. Мы, конечно, пока не выработали окончательное представление, потому что другие сирийские стороны ещё не согласились на этот принцип. Некоторые дали своё согласие, однако когда мы все вместе одобрим принцип, мы скажем, как это будет реализовано на практике. Логично, чтобы там были представлены независимые силы, силы оппозиции и силы, лояльные государству. Это в принципе. Что касается того, как это будет распределяться с технической точки зрения, то, как вы знаете, есть министерства с портфелями и без, есть министры, которые войдут в правительство без опыта работы в нём, и как они будут решать насущные проблемы граждан? Есть много подробных вопросов, которые нам необходимо обсудить в Женеве, однако это несложные вопросы. Я не считаю их сложными, их все можно решить. Народный совет не будет играть никакой роли в данном процессе, в этом участвуем мы и оппозиция из-за рубежа. Народный совет контролирует работу правительства, однако в Сирии он не назначает кабинет министров.

— Считаете ли вы, что в структуре нового парламента будут представлены новые составляющие (имеются в виду партии. — ред.)?

— Это зависит от сирийских избирателей. Будут ли новые составляющие в сирийском обществе? Недостаточно просто иметь новые партии, как это было на парламентских выборах 2000 года. Вы можете создать сто партий, однако это не значит, что они будут представлять всех на выборах. Какую форму одобрит сирийский гражданин для того, чтобы пойти и проголосовать? Этот вопрос, как вы знаете, быстро не решается. Для его решения нужно время.

Каждой новой партии необходимо донести свою точку зрения, политическую программу до граждан. В таких сложных условиях, возможно, граждане в силу своей природы не захотят испытывать новшества. Возможно, когда улучшится ситуация с безопасностью, мы будем смотреть на это более позитивно. Тогда для граждан политика будет играть более важную роль, чем опасения по вопросам повседневной жизни. Сегодня граждане в первую очередь думают о своей безопасности, сохранности своей жизни, затем о бытовых проблемах, образовании детей, здоровье. Только после этого уже задумываются о других вопросах. Поэтому в нынешних условиях я не ожидаю, что мы станем свидетелями каких-либо коренных, кардинальных изменений.

— Каким образом ваши успехи «на земле» и победы правительственных сил помогут политической трансформации? Некоторые полагают, что это укрепит ваши переговорные позиции в Женеве, есть ли в этом угроза политическому процессу?

— Это очень важный вопрос. Потому что есть те, кто обвиняет нас и Россию в этом, когда пытаются представить вмешательство России для противостояния терроризму как вмешательство для поддержки президента или сирийского правительства и, таким образом, как помеху на пути политического процесса. Возможно, это могло бы быть так, если бы мы не проявляли гибкость с самого начала, если бы мы действительно упорствовали.

Однако если вернуться к политике сирийского государства пять лет назад, то мы откликались на все инициативы без исключения, исходящие ото всех сторон, даже если они не были дружественными. Цель в том, чтобы не упустить ни единого шанса для урегулирования, не попробовав его. Поэтому я могу вкратце ответить на этот вопрос, что российская военная поддержка, поддержка, оказанная друзьями Сирии, и военные достижения сирийской армии — всё это приведёт к ускорению политического урегулирования, а не наоборот. Мы не меняли свою позицию ни до поддержки от России, ни после. Мы направились в Женеву и продолжаем проявлять гибкость. Однако в то же время эти победы окажут влияние на силы и государства, которые препятствуют урегулированию, потому что эти государства, в первую очередь Саудовская Аравия, Турция, Франция и Великобритания, делают ставку на наше поражение на поле боя, чтобы навязывать свои условия на переговорах. Так что эти военные действия и успехи приведут к ускорению политического урегулирования, а не помешают ему.

— Итак, о будущем мы ещё не говорили. Как вы себе представляете наличие иностранных военных баз на территории Сирии в будущем? На каких условиях останутся эти базы? Нуждается ли Сирия в них?

— Если мы говорим о текущем периоде, периоде борьбы с терроризмом, то да, безусловно, мы нуждаемся в их присутствии, так как они эффективны в борьбе с терроризмом, даже если ситуация в Сирии в плане безопасности стабилизируется. Процесс борьбы с терроризмом не является чем-то быстрым или мимолётным. Терроризм за десятилетия распространился в этом регионе, и понадобится долгое время, чтобы одолеть его. Это с одной стороны, с другой — они (базы. — ред.) связаны не только с борьбой с терроризмом, но и с международной обстановкой в целом. При всём сожалении, Запад в течение холодной войны, после неё и даже сегодня не изменил свою политику: он хочет гегемонии в принятии международных решений, и, увы, ООН не смогла выполнить роль хранителя мира в мире, вот даже сейчас, чтобы вернуть себе свой истинный статус. Военные базы необходимы нам, вам для международного баланса в мире. Это истина, согласны мы с этим или нет, однако сейчас это необходимость.

— Насчет баз: о каких конкретно государствах вы сейчас говорите?

— Я говорю только о России, других стран нет. Потому что с Россией у нас отношения, которым больше шести десятилетий, они построены на доверии и ясности. С другой стороны, Россия сейчас в своей политике опирается на принципы, мы тоже опираемся на принципы. Поэтому, когда в Сирии появляются российские военные базы, это не оккупация, наоборот, это усиление дружбы и связи, это усиление стабильности и безопасности. И мы хотим именно этого.

— Представляете ли вы себе или допускаете ли возможность превращения Сирии в государство с федеральным устройством? Если ответ — да, то в какой форме должно быть представлено самоуправление курдов? Каков объём их полномочий?

— С точки зрения географии Сирия очень маленькая страна, чтобы в ней была федерализация. Она, возможно, меньше, чем большинство республик России. С точки зрения социологии для федерации необходимо присутствие составляющих общества, которые, возможно, не могут ужиться друг с другом.

Этого в истории Сирии не было, а это основной принцип. Я не думаю, что Сирия готова к федерализации, нет естественных факторов для того, чтобы она была возможна. Конечно, мы в итоге как государство говорим, что согласимся со всем, на что будет согласен народ. Вопрос федерализации связан с Конституцией, для Конституции необходимо народное согласие, однако есть понимание того, что необходимо какое-то изменение в плане курдской федерации. Большинство курдов хотят жить в рамках единой Сирии, в рамках централизованной власти в политическом плане, а не федеральном. Мы не должны путать курдов, желающих федерального режима, и всех курдов. Возможно, есть люди — не курды, их мало в общем масштабе, которые тоже к этому стремятся, однако идея в том, что это предложение не вынесено общественностью Сирии. Я не считаю, что это предложение в случае его вынесения на голосование получит одобрение сирийского народа.

— Однако сейчас идут разговоры о новой Конституции. Можете ли вы подтвердить, что план новой Конституции будет готов в августе? Эту дату установил Джон Керри после переговоров в Кремле. В то же время РФ не заявляла о своей позиции. Это позиция Керри, который объявил это в Москве.

— Черновой вариант Конституции будет готов, возможно, в течение нескольких недель. Эксперты присутствуют, есть готовые предложения, которые можно собрать воедино. Время уходит, скорее, на обсуждение. Остались несколько вопросов — причём не о том, сколько времени уйдёт на формулирование текста Конституции. Вопрос в том, каков политический процесс, с помощью которого мы придём к обсуждению Конституции. Мы как государство можем сегодня заняться составлением текста Конституции и предложить его гражданам, однако когда мы говорим о политических силах, кто эти политические силы? Мы не знаем. Мы задаём этот вопрос де Мистуре — он не знает. Даже американцы не знают, и Запад иногда. А некоторые государства, особенно Саудовская Аравия, хотят свести всю другую сторону лишь к оппозиции Эр-Рияда, в которой присутствуют террористы. Значит, необходимо, чтобы оппозиция представала единой, однако этого нет. Когда же это случится, тогда мы и будем разговаривать с ними о Конституции. Что касается августа, то это подходящее время.